Пушкин и Махамбет. Состоялась ли встреча?

Ровно 225 лет назад явился на свет Александр Сергеевич Пушкин – величайший поэт земли русской, непревзойденный мастер художественного слова. В день юбилея любимого поэта мы хотели бы рассказать о важном историческом событии, которое в известной мере способствовало установлению, укреплению дружбы между нашими народами, – о приезде Пушкина в казахскую степь.

Здесь придется затронуть и один дискуссионный вопрос.

Бытует мнение, что во время этой поездки Пушкин встретился с казахским поэтом Махамбетом Утемисовым. Однако мы не вправе забывать, что наука, в том числе литературоведение, не создается на основе устных преданий. К сожалению,  утверждения подобного содержания встречаются не только в публикациях периодики, но теперь даже свободно проникают в академические труды. Так, в энциклопедии «Батыс Қазақстан» в статье «Хан тоғайы» четко написано: «По некоторым сведениям, Махамбет Утемисов впервые встретился с А.С. Пушкиным в Ханском лесу». Еще раз напоминаем – это в энциклопедии! А что можно сказать по поводу выражения «впервые»? Стало быть, они встречались несколько раз?..

Теперь все по порядку.

Как известно из истории, Пугачевское восстание вспыхнуло в 1773 году на берегу реки Жаик. Первое выступление восставших датируется 17 числом сентября. После жестокого подавления движения в 1775 году, казни его предводителя на Красной площади в Москве Екатерина Вторая наложила строжайший запрет на данную тему. Причем императрица провозглашала все это не только на словах, но и принимала конкретные меры. Именно по ее велению название древней, светлой реки Жаик (Яик) было стерто во всех документах и картах, она отныне стала именоваться Уралом, а чуть позднее городок Яицк – Уральском. Ибо при упоминании названия Яик в памяти невольно всплывало Пугачевское восстание.

В целом путешествие Пушкина на юг страны длилось 43 дня – 18 августа он выехал из Москвы и 1 ноября вернулся в Болдино. Доказательством того, какой прилив вдохновения пережил поэт по результатам этого путешествия, является знаменитая «Болдинская осень» 1833 года. В течение двух суток (18–20 сентября) Пушкин был гостем губернатора графа Перовского, причем большую часть времени проводил в тесном общении с прославленным писателем, великим фольклористом Владимиром Ивановичем Далем. Поездка Пушкина явилась для Даля неожиданной новостью. Об этом свидетельствуют воспоминания самого Даля: «Пушкин прибыл нежданный и нечаянный и остановился в загородном доме у военного губернатора В.Ал. Перовского». Безусловно, Даль оказал Пушкину в его работе огромную помощь. В то время в Оренбурге еще жило немало старцев, своими глазами видевших в детстве восстание Пугачева. Даль организовал поэту встречу со многими из них.

Для нас особенно важной заслугой Даля представляется его совет Пушкину посетить Уральск. У поэта первоначально такой цели не было. В письме жене от 12 сентября, которое написано дорогой из села Языково, поэт подчеркивает: «Оренбург – последняя цель моего путешествия».

Говоря о путешествии Пушкина в Уральск, хотелось бы обратить внимание на один спорный момент. Во многих книгах утверждается, что Даль ездил в Уральск вместе с Пушкиным. В. Порудоминский, например, в книге, изданной в серии «ЖЗЛ», пишет: «Даль сопровождал его до Уральска – показывал, должно быть, места восстания, помогал встретиться с людьми, наладить беседу...». Такого же взгляда придерживались Н. Модестов, Н.Е. Прянишников, Н.Г. Евстратов. Их логика следует следующей схеме. Очерк Даля «Письмо к Гречу из Уральска» датирован 25 сентября. Исходя из этого, они заключают, что Даль проводил уезжающего из Уральска Пушкина 23 сентября, после чего он еще несколько дней задержался в городке, чтобы завершить и отправить свой очерк. Однако исследования уральского автора Николая Щербанова вынуждают смотреть на этот вопрос иначе. В этом плане заслуживает внимание весомый факт, который приводит Д.Н. Соколов в своем очерке «Пушкин в Оренбурге». Дело вот в чем. «Рапорт оренбургскому генерал-губернатору доктора Даля о возвращении из командировки «в земли войска Уральского» подписан 21 сентября 1833 года. Как известно, воинская дисциплина не позволяет подписывать рапорты приблизительной датой. Следовательно, очевидно, что В.И. Даль 21 сентября находился в Оренбурге. Доподлинно известно, что именно в тот день, то есть 21 сентября, в Уральск приехал А.С. Пушкин. Почему рапорт написан именно в тот день? Да потому, что Даль буквально незадолго до этого вернулся из поездки по реке Жаик. В книге Н. Евстратова «В.И. Даль и Западный Казахстан», изданной в 1957 году в Уральске, говорится, что это была первая поездка Даля к уральским казакам, что за месяц он проехал 2 500 верст и вернулся из командировки в «середине сентября». В отличие от нашего времени, тогда не было практики, чтобы, еще не отчитавшись по одной командировке, сразу на второй или же третий день выезжать в другую. Да и вряд ли Перовский, не получив подробную справку о поездке, тут же разрешил Далю опять выехать к берегам Жаика, даже если бы приехал сам Пушкин. Но и это не главное. Главное – ни у Пушкина, ни у Даля, ни в воспоминаниях и письмах их современников нет ни одного слова о том, что оба писателя вместе были в Уральске. Трудно поверить в то, что Даль, оставивший после себя специальные воспоминания о Пушкине, не посчитал нужным сказать хоть пару слов о их совместном пребывании в Уральске.

Пушкин 21 сентября выехал из Нижнеозерской крепости и к вечеру прибыл в Уральск. Получается, что за день он преодолел 165 верст. В карете, по дорогам того времени проехать в день 160 километров – дело непростое. Поэта встретил начальник казачьего войска полковник В.О. Покатилов и устроил в доме наказных атаманов. До самого отъезда поэт пользовался вниманием Покатилова.

На второй день, 22 сентября, в пятницу, Александр Сергеевич побывал в старой части Уральска – в бывшем центре Яицкого городка, посетил собор Михаила Архангела, где раньше созывался казачий круг. Уральцы показали Пушкину каменный дом атамана, где во время восстания жил Пугачев. Именно в том доме состоялась их свадьба с Устиньей Кузнецовой. Поэт осмотрел и здание бывшей военной канцелярии, где содержали арестованного Пугачева вплоть до отправления в Москву.

Среди людей, с которыми встречался и беседовал Пушкин, были: полковник Бизянов, полковник Стихий Мизинов, подполковники Антон и Петр Назаровы, войсковые старшины Иван Боблонов, Макар Кочемасов, Иван Логинов, Андриян Мизинов, Леонтий Пономарев, есаулы Иван Бородин, Андрей Веденисов, Никита Донсков, Андрей Мизинов, Григорий Сумкин, Павел Сычугов. Вполне возможно, что потомки некоторых из них до сих пор живут в тех краях.

В своих письмах Пушкин часто с удовлетворением повторяет, что поступил правильно, посетив Уральск, и это связано в первую очередь со встречами с очевидцами восстания. Особенно интересными, содержательными, полными конкретных деталей образа Пугачева оказались рассказы 80-летнего Якова Овчинникова, 88-летнего Степана Солодонникова, 74-летнего Никиты Маденова. Только одной фразы Пугачева «Улица моя тесна», услышанной Михаилом Пьяновым, было достаточно, чтобы Пушкин осознал всю глубину трагедии вождя бунтарей, тупиковость, безысходность ситуации, в которой он оказался. О многом заставлял думать Пушкина и тот факт, что немало людей, которым было уже далеко за 80, продолжали верить в то, что Пугачев на самом деле является императором Петром Третьим.

22-23 сентября атаман Покатилов дважды дает званые обеды в честь Пушкина. В письме жене Наталье Николаевне поэт с удовлетворением отмечает: «...Из Оренбурга поехал я в Уральск. Тамошний атаман и казаки приняли меня славно, дали мне два обеда, подпили за мое здоровье, наперерыв давали мне все известия, в которых имел нужду, и накормили меня свежей икрой, при мне изготовленной». Пробыв в городе два дня, 23 сентября Пушкин выехал из Уральска.

Когда речь заходит об этой поездке в целом, закономерно возникает вопрос, проявлял ли Пушкин интерес к жизни казахского народа? Если так, то какими фактами можно подтвердить это? Скажем сразу – еще как проявлял!

Во второй главе «Истории Пугачева» он приводит письмо Нуралы хана оренбургскому губернатору по поводу событий того времени. «Мы, люди живущие на степях, – говорится в письме, – не знаем, кто сей разъезжающий по берегу: обманщик или настоящий государь? Посланный от нас воротился, объявив, что того разведать не мог, а что борода у того человека русая». В связи с этим письмом, в котором перемешаны степная дипломатия и казахская лукавость, но не выражено никакой позиции, Пушкин констатирует: «Между тем Нурали вошел в дружеские сношения с самозванцем, не переставая уверять Рейнсдорпа в своем усердии к императрице, а киргизцы стали готовиться к набегам».

Мы не всегда учитываем то, что Пушкин писал комментарии ко многим своим произведениям. Так, в комментарии к пятой главе он пишет: «Державин в объяснениях на свои сочинения говорит, что он имел счастие освободить около полуторы тысячи пленных колонистов от киргизов». А ведь взять в плен полторы тысячи человек – наверняка дело непростое. Этим Пушкин дает понять, как казахи через восстание Пугачева выражали свое отношение к колонизаторской политике царизма. И слово «колонисты» было употреблено не случайно. В комментарии к первой главе автор, ссылаясь на И. Левшина, приводит следующие строки: «Но киргиз-казаки, несмотря на то, вооружились с величайшей ревностию. Их ханы: Нуралы в Меньшой, Аблай в Средней и Эрали в Большой орде один за другим нападали на калмыков со всех сторон». Не следует удивляться тому, что Пушкин упоминает и Абылая. Опубликованная в издаваемой поэтом периодике редакционная аннотация к книге Левшина «Описание киргиз-кайсацких орд и степей» – доказательство того, насколько был знаком с казахской жизнью Пушкин. Уже в начале своего произведения поэт о казахах пишет как «известных у нас под именем киргиз-кайсаков» и тем самым намекает на то, что это не историческое название казахского народа, искаженное написание принято специально, чтобы отличить их от казаков. В книге Левшина об этом говорится конкретно. Пушкин собственноручно сдал в издательство следующие строки Левшина: «Слово «кайсак», или «касак», есть испорченное имя «казак», которого древность, как уверяют некоторые восточные писатели, восходит далее Рождества Христова. Не будем входить в разыскание, справедливо или несправедливо сие мнение, но скажем, что название казак, перешедшее в средних веках и ко многим отраслям русского племени, принадлежит к киргиз-кайсакским ордам с начала их существования, и что они себя доныне иначе не называют, как казаками (казак)».

Говоря о пребывании великого поэта в казахских степях, нельзя не упомянуть о том важном факте, как запись эпоса «Козы-Корпеш – Баян-Сулу», на основе которого, по предположению, потом хотел создать поэму. Хотя правильнее будет – Пушкин не сам записал, а для него записали. В 1937 году в третьем номере «Временника Пушкинской комиссии» Академии наук СССР Л. Модзалевский опубликовал сообщение «Запись казахского предания в архиве Пушкина». Сразу же вслед за этим, в 1938 году, Ю. Феликс и Г. Песков опубликовали в журнале «Литературный Казахстан» небольшую статью «Пушкин и казахская легенда о Козы-Корпеше и Баян-Сулу». Там повествуется о содержании казахского эпоса, найденного в архиве Пушкина.

Приведем лишь начало:

«Предание кыргыз, расположенное на песнях о романе Кускурпечь. Предание о сем романе у кыргыз в песнях передается в следующем изъяснении.

В прежние времена жили два приятеля, кои хотели еще более между собой сблизица, положили завет родившиеся от них первые дети мужска и женска пола (должны) соединить браком.

В скором времени родился у одного сын, названный Кусукурпечь, а у другого дочь Сулу-баяна, у Кускурпеча отец помер. Малолетний сын от сего пришел в нищету, а отец Сулу-баяны более разбогател и, не желая дочь отдать за бедняка, откочевал в отдаленные страны».

И так далее. Неизвестно, чьей рукой сделана запись, каким образом она попала в архив поэта. Но известно одно – Пушкин знал об этом эпосе, проявлял к нему интерес, поэтому по его просьбе сюжет был перенесен на бумагу. Мы не можем конкретно утверждать и доказать, что он намеревался написать поэму на основе казахской народной легенды, но достойно внимания то, что он был восхищен красотой сюжета.

И вообще, у Пушкина часто встречаются этнонимы «киргиз, киргиз-кайсак». Понятно, что особенно это касается произведений «История Пугачева», «Капитанская дочка». В поэме «Домик в Коломне» есть строка «скакать верхом в степи киргизской». То, что после 1833 года в его произведениях чаще встречаются тюркизмы, несомненно, результат встреч в казахской степи, а также знакомства с произведениями Даля. О тюркизмах в произведениях Пушкина имеется наше специальное исследование «Вер бана ат» (С.Абдрахманов. Шығармалары. «Meрекенің баспалар үйі», 2023, IX том, 470–524 стр.).

Знаменито стихотворение поэта «Памятник». Многие наши литераторы утверждали, что в первоначальном варианте в нем присутствовало слово «киргизец». Как известно, к 200-летию поэта было впервые издано действительное полное собрание сочинений (17 томов), где в первозданном виде дана даже ненормативная лексика, которая иногда встречается у Пушкина. И вот там опубликован тот самый первоначальный вариант «Памятника»:

                            Слух обо мне дойдет во все концы России.

                            Узнает всяк живущий в ней язык...

                            Могущий внук славян и финн, грузинец, ныне дикой

                           Черкес, киргизец и калмык.

      Третью и четвертую строки Пушкин исправил следующим образом:

                            И гордый внук славян, и финн,

                            И ныне дикой

                           Тунгус, и друг степей калмык.

Шамшиябану Сатбаева писала, что до сих пор неизвестно, по какой причине в последующих изданиях изменено слово «киргизец» (казах), которое имелось в первоначальных рукописных вариантах. Эта мысль постоянно беспокоила и нас.

Не хочется останавливаться на том, что слово «грузинец» и «киргизец» своими лишними слогами в третьей и четвертой строках нарушают общую ритмику стиха, это было бы слишком простым объяснением. Дело, видимо, в другом. Пушкин не хотел отнести грузин и казахов к числу народов, которые признают его после других. Он был убежден, что в конце концов его творения будут читать и «ныне дикий тунгус», и «друг степей калмык», но в эту группу он не желал включать грузин и киргизов (т.е. казахов), поэтому попросту убрал их из вышеприведенной строфы. В этой мысли абсолютно нет намека на попытку стать выше других или унизить кого-то. Мы должны сожалеть о том, что казахи не вошли в знаменитое стихотворение Пушкина, или быть удовлетворенными тем, что вычеркнуты из числа народов, которые должны были признать его лишь в поздние времена? Пусть об этом читатель судит сам.

Пожалуй, пора приступить к ответу на интригующий вопрос, вынесенный в заголовок статьи.

Бесспорно то, что Пушкин побывал на казахской земле всего один раз. Это случилось 18–23 сентября 1833 года. В 1999 году московское издательство «Слово» выпустило четырехтомный капитальный труд «Летопись жизни и творчества А.С. Пушкина». В нем хронологически подробно отражена жизнь поэта – буквально по дням, а иногда даже по часам. На страницах 91–96 четвертого тома повествуется о днях пребывания Пушкина в Оренбурге и Уральске: с кем встречался до обеда, с кем обедал, куда ходил после обеда, с кем провел вечер и т. д. – достаточно подробно, скрупулезно. Естественно, охватить все до мельчайших подробностей никак нельзя, вполне возможно, что и в Пушкиниане есть «белые пятна». Допустим, что авторы таких крупных, серьезных монографий, как «Путешествие Пушкина в Оренбургский край», «Над «пугачевскими» страницами Пушкина», И. Смольников, Р. Овчинников, а также известные краеведы Н. Малеча, Н. Чесноков, Н. Фокин, Б. Пышкин, Н. Шербанов, С. Попов и другие могли не знать о предмете нашего разговора. Но есть причины, которые вынуждают нас усомниться в этом.

Сразу же после выезда Пушкина из Москвы за ним была установлена слежка. В свое время даже была издана инструкция, которая называлась «Об учреждении тайного полицейского надзора за прибывшим временно в Оренбург поэтом титулярным советником Пушкиным» («Временник Пушкинской комиссии», том III, Издательство Академии наук СССР, М.-Л., 1937 год, стр. 507). В связи с этим вспоминается один курьезный случай. Во время пребывания поэта в Оренбурге, когда он гостил у Перовского, тот получил секретное письмо от нижегородского губернатора Бутурлина. Вот что пишет губернатор генералу: «Недавно у нас побывал Пушкин. Я же знаю, кто он такой, поэтому устроил достойный прием, но не поверил ему, что он будто собирает материалы, документы относительно Пугачевского бунта; видимо, он получил секретное указание под тем предлогом заодно выявить недостатки в нашей деятельности. Вы знаете о моем расположении к вам, поэтому считаю своим долгом предупредить вас». Сие сообщение, конечно, рассмешило поэта. Но здесь самое главное – порочная практика того времени всегда принимать какого-либо приезжего из центра за проверяющего и стремиться соответственно угождать ему во всем, устраивать пышный прием – позже навеяла Пушкину сюжет знаменитого «Ревизора». Известно, что он предложил воплотить этот сюжет в произведение Гоголю, поскольку ценил его как талантливого сатирика.

Продолжим логику наших размышлений: разве мог Пушкин, по заданию самого императора (кстати, который позднее был цензором книги, внес в текст ряд коррективов, изменил название произведения «История Пугачева» на «Историю Пугачевского бунта») собиравший сведения о Пугачевском бунте, именно в тот момент пожелать встретиться с мятежным Махамбетом, который четыре года назад был заключен в царскую тюрьму, откуда спустя два года бежал? Если бы он и пожелал этого, но осуществить задуманное именно в те дни было невозможно. Мы выше сказали о том, что оренбургская поездка поэта находилась под постоянным вниманием Перовского, уральская – Покатилова, более того, он жил у них. Ладно, если губернатор не устоял перед просьбой дорогого гостя, то ему ничего не стоило организовать подобную встречу. Все дело в  том, что Махамбет прославился и как акын, и как батыр главным образом во время восстания под предводительством Исатая Тайманова, то есть после 1834 года. Это тоже существенно.

В свое время, в книге «Біздің Пушкин» (1999), мы осторожно писали: «Ответ на этот вопрос предстоит еще выяснить. Только после тщательного анализа всех «за» и «против», «некоторых сведений» можно прийти к определенному мнению. Поэтому будет правильно, если пока оставим этот вопрос открытым. Мы склонны считать, что такой встречи не было». Теперь же, по прошествии четверти века, после дополнительного изучения соответствующих материалов, новых данных, которые изложены в данной статье, мы уже можем сказать с большей уверенностью: Пушкин и Махамбет не встретились. К сожалению.

Требует дальнейшего исследования концепция Пушкина о природе власти и бунта. В советскую эпоху взгляд на «Историю Пугачева» был односторонним. Тогда во всех исследованиях господствовало мнение о том, что Пушкин изображал Пугачева как народного вождя, предводителя восстания против самодержавия. А в действительности гениальность Пушкина в том и состоит, что он считал: истина всегда находится посередине. Как настоящий патриот России, он никогда не был и не мог быть сторонником человека, который, будучи конокрадом-разбойником, бездомным, безграмотным бродягой, вдруг объявил себя оставшимся в живых императором Петром III, взбаламутил сознание отчаявшегося от ига дворян и помещиков народа и осмелился расшатать устои государства. В этом можно убедиться хотя бы по тому, как он начинает вторую главу произведения: «В смутное сие время по казацким дворам шатался неизвестный бродяга, нанимаясь в работники то к одному хозяину, то к другому и принимаясь за всякие ремесла». Вот почему по всей книге Пушкин называет Пугачева «самозванцем», характеризует как «вора». Конечно, если вырвать из общего контекста отдельные места, где автор справедливо, объективно изображает Пугачева как человека мужественного, волевого, с чувством собственного достоинства, то нетрудно сделать вывод о симпатии Пушкина к предводителю крестьянского восстания.

Мы никогда не должны забывать следующие слова Пушкина. Давая исчерпывающую оценку «Пугачевщине», подводя итоги своего произведения, гениальный мастер пера пишет: «Не приведи Бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный!». Поэт хотел предостеречь власть от возможности повторения подобной трагедии.

Слова Пушкина сбылись в 1917 году.