Бахыт Каирбеков: "Я обращаюсь к духу кочевого мира"

Съемочная группа студии "Мерген" завершает работу над созданием документального фильма "Кочующие в мирах". В основе картины — древний шумерский эпос, а исходным материалом к фильму послужили книги поэта Олжаса Сулейменова и культуролога Мурата Ауэзова. Автор проекта, сценарист и режиссер Бахыт Каирбеков — о причинах обращения к древнему сказанию.

Степь как живое существо

— Бахыт Гафуович, можно однозначно сказать, что тема кочевого мира, его мировоззрения и эстетики — это главный предмет Вашего внимания. Как так получилось? Откуда появился такой интерес?

— Наверное, это с тех самых трогательных моментов — теперь уже с годами они становятся все привлекательнее — что были в детстве, когда отец меня возил в степь. Ощущение степи как живого существа. Однажды ночью я ехал один в машине, и вдруг мне почудился голос матери — я так называл свою бабушку. Она позвала меня по имени, я остановился, и, как оказалось, вовремя. Впереди был овраг — она меня спасла. В этот момент я поверил в мистику. И в то, что все, что нас окружает, имеет душу. Наши древние предки верили, что в каждом растении, птице, а в животных тем более, есть душа. И я начал интересоваться этнографической темой, и, в принципе, мои первые фильмы были об этом. Ведь в этнографическом ритуале — вроде бессмысленном, для кого-то даже смешном — люди совершают обряды, верят в различные явления и правила. В этом есть своя тайна.

— Зачем, на Ваш взгляд, нужны все эти ритуалы?

— Когда народ кочевал по степи, он был не просто близок к природе, как сейчас мы говорим: он жил в ней, был частью этой природы и поэтому воспринимал все по-другому. Недавно я для себя открыл простую вещь: оказывается, древние люди не знали, что такое будущее, потому что они были вынуждены выживать в настоящем. Для меня многое стало понятно с ритуалами, зачем они их придумывали. Человек изначально пытается все объяснить — что правильно, а что нет, — иначе ему трудно жить. Сначала человек объяснил, откуда появилось небо, откуда появились звезды — так родилась мифология, и мы в этой мифологии живем до сих пор.

— Можно ли в таком случае утверждать, что многовековая кочевая жизнь подарила нашему народу не только традиции и обряды, но и аутентичную мифологию?

— Я читал одну гипотезу, но сейчас не могу ее точно процитировать. В ней говорилось о том, что оседлая культура создавала памятники в пространстве, которое для кочевника было просто домом. Он не "вживался" и не останавливался: он двигался. Оседлая цивилизация создала видимые памятники культуры, а кочевническая — создала устную, звучащую. То есть больше реализовалась в эпосах, кюях, сказаниях и обрядовых песнях.

Я, например, могу просто часами сидеть и слушать кюй, потому что он о чем-то мне рассказывал. Постепенно я понял, что во мне есть на генном уровне понимание пространства, желание жить в пространстве, желание путешествовать. Внимая кюю, я находил всем этим обрядам объяснение.

"Объяснить себе природу живого"

— Значит, об этом Вы и рассказываете в своем новом фильме? Расскажите, о чем он и кто его герои?

— Фильм называется "Кочующие в мирах", и его главные герои — Гильгамеш и Энкиду. Это персонажи одного из старейших сохранившихся литературных произведений в мире — "Эпоса о Гильгамеше". Это одна из первых записей поэтического восприятия мира. И да, я могу сказать, что этот фильм воплощает мое отношение к кочевничеству...

Уверен, в начале мира была поэзия — устная форма фиксации восприятия мира. Это древнейшая попытка объяснить себе природу живого, в том числе своего причастия к нему. А уж потом возникла необходимость фиксации его в письменном виде, когда уже песня разделилась на стих и музыку. Думаю, ритм повествования и пение изначально было выбрано человеком по наитию, дабы отделить высокое от низменного, поэзию от прозы.

— Скажите, а как возникла идея обратиться именно к "Эпосу о Гильгамеше"?

— Обращение к эпосу было спровоцировано моим интересом к обрядам. Говорят, характер народа лучше всего выражают национальная кухня и погребальные обычаи. И вот, встретив в книге Олжаса Сулейменова упоминание об "Эпосе о Гильгамеше", практически объясняющем казахский обряд шашу, я поневоле присмотрелся к этому произведению. Тогда меня покорило объяснение культурологом Муратом Ауэзовым образа жителя степи Энкиду — мудрого и опытного, знающего язык птиц и зверей.

Европейский читатель эпоса наверняка увидел в образе царя-градостроителя оду человеку культуры, но не заметил в образе дикаря-варвара истинную сыновнюю любовь к природе. Однако это чувство до сих пор живет в нас с ностальгической тоской о гармоническом слиянии с природой, особенно в наш технологический век.

Да, мы много чего обрели — научились ездить на авто, на поезде, летать на самолетах и ракетах, переписываться в интернете, видеть друг друга на расстоянии благодаря скайпу и, что особо ценно, иметь доступ в любую библиотеку мира, самый закрытый архив документов... Но мы не задумываемся о том, а сколько мы потеряли, торопясь обогнать время. Сегодня мы можем объехать весь мир, но сравним ли этот галоп с настоящим путешествием, когда мы не мчимся по странам, а живем, осязая на себе меняющийся климат земли?

— Можно ли назвать "Эпос о Гильгамеше" произведением о кочевниках и кочевой жизни?

— Давайте откажемся от слова "кочевник". Люди понимали, что они странники, те же гости в этом мире. И слагали легендарные истории с этой позиции. Царь города Урука — Гильгамеш — в самом начале эпоса описывается как тиран и насильник. Граждане города Урука обращаются к богине Аруру, призывая ее создать такого же по силе человека, но несколько другого. И это фактически исполняется — на свет появляется человек, и не где-нибудь, а в степи! Варвар Энкиду, не ведающий ни о хлебе, ни о вине — антипод оседлой культуры. Его задача — изменить "человека оседлой культуры". Человека, который строит город, строит себе памятник, чтобы жить вечно. Тема бессмертия — главное содержание эпоса. По сюжету Энкиду погибает ради Гильгамеша, ради того, чтобы вернуть ему власть. Как правило, эпос трактовали однобоко. Дескать, какой Гильгамеш молодец, он из дикаря — человека природы, сделал человека культурного — одел, обул, научил пить вино. Я с этим не согласен.

"Эпос до сих пор имеет свою силу"

— Что побудило Вас создать целый фильм на основе этого эпоса?

— Впервые об этом эпосе я услышал в конце 1970-х годов. Ко мне пришел мой друг Тимур Арганчеев и предложил создать документальный фильм. Как сейчас помню название — "Монолог Утнапишти". Благодаря ему я прочитал работу Мурата Ауэзова "Энкидиада", которая вышла в сборнике эссе, где были представлены работы наших, как я считаю, талантливейших философов, тогда впервые заявивших о себе. И этот сборник тоже попал под цензуру, как и книга "Аз и Я", вторая часть которой называется "Шумер наме", на которой, собственно, и базируется наш фильм.

Тогда у Мурата Ауэзова прозвучала мысль о том, что в шумеро-аккадском эпосе есть "степняк" — наш человек! Он родился в степи, мудрый, знает много дорог, везде побывал — так хорошо там о нем сказано. Это говорит о том, что в эпосе изначально была мысль, что есть другой человек, другой путь развития. И уже тогда, почти четыре тысячи лет назад была актуальна тема экологии — создавая города, как образ новой цивилизации, мы уничтожаем природу. Как ни странно, Библия ведь тоже говорит об этом. Города Содом и Гоморра были уничтожены, потому что оказались центрами разврата...

— Значит, противостояние степи и города существовало всегда?

— В фильме я цитирую стих Асана Кайгы: "Что назову несчастьем — город, который в степи возвели". Представляете? Мурат Ауэзов впервые обозначил, что уже тогда было разделение на человека пастушеского и народа городского. И вот когда объявили питчинг, я вспомнил эту давнюю идею, заново перечитал "Аз и Я" Олжаса Сулейменова и понял, что невнимательно читал ее, уделив больше внимание первой части — наличию тюркизмов в "Слове о полку Игореве". Уверен, что не я один такой, что многие прошли мимо шумеров. В книге — она вышла в 1977 году — много гениального, провидческого. То, что подхватил потом Мурат Ауэзов. Оба деятеля для меня — вдохновители этого фильма.

— Расскажите о работе над фильмом. Даже из описания становится понятно, что тема непростая: вряд ли многие из нас знают о шумеро-аккадской культуре и тем более о ее связи с казахской...

— Да, процесс был нелегкий — у меня было более двадцати вариантов сценария. Поначалу я, как говорится, "втолкал" в него все, что узнал о шумерах. Хотел "разжевать" зрителю, который наверняка вообще впервые слышит о Гильгамеше, причем тут казахи, зачем нам знать про самый древний эпос на земле. Потом понял, что для меня важно показать не противопоставление цивилизаций, а их первую попытку понять друг друга, перестать быть врагами.

Еще французский философ Рене Генон писал о том, что когда кочевые народы сошли с исторической арены, нарушилось равновесие в мире. Важный баланс, в котором одно дополняло другое, одно энергетически питалось другим. И поначалу много времени ушло на цитирование всех выдающихся ученых. И только потом решил пересказать эту историю своими словами, опираясь на опыт прежних этнографических работ, где рассказывалось, что у нас был культ солнца, огня, неба. Откуда они взялись и как передались через многие поколения? Был такой сложный процесс отслоения — от идеи к идее. Повторять себя не хотелось, конечно, потому что какие-то вещи, тот же Наурыз, не раз был расшифрован в моих фильмах. Гораздо интересней было вхождение в эпос, в мир представлений древних. Эпос до сих пор имеет свою силу. То есть он через многие века рассказывает о том, что происходит с нами сегодня.

"Желание объять мир"

— Насколько близок кочевой мир лично Вам?

— Я пишу книги о мире кочевников, говорю о том, что нарушилось равновесие, в котором кочевники связывали разные культуры, питали их, оплодотворяли достижениями других народов. И для меня было странно, что вот это понимание куда-то исчезло. Почему появился образ кочевника-варвара — дикого кентавра, живущего лишь набегами? Все уничтожает, сметает города с лица земли? Почему мы до сих пор смотрим на былую славу великих всадников с точки зрения европоцентризма? Я не говорю о том, что кочевой мир лучше оседлого, не призываю никого вернуться в юрту. Я обращаюсь к духу кочевого мира, который жил желанием объять мир, все познать. Исчезает понимание того, что все мы — гости на этой земле и должны помогать друг другу, чтобы сохранить поэзию дарованной нам земной красоты.

— Как проходили сьемки, удалось ли воплотить все запланированное?

— Сьемки были сложные. От чего-то приходилось отказываться, потому что какие-то вещи требуют большего времени и затрат. Как денежных, так и физических. Основные съемки проходили в Иордании. Стоило стольких нервов добиться разрешения на ввоз аппаратуры и реквизита! Полгода ушло только на всевозможные письма. Терпеть не могу бесплодные ожидания, которые изнашивают сердце. В результате съемки длились всего три дня, за которые надо было столько всего успеть сделать!

Именно участок, который нам был нужен для работы, находится в частной собственности у местных кочевников — бедуинов. Ирония судьбы — именно они мешали нам снимать, то наезжая на группу на конях, то включая свои смартфоны на всю громкость и снимая нас, несмотря на все наши просьбы. Обилие любопытных туристов, пытающихся все выяснить. Утомляла жара, отсутствие транспорта, все на ногах по скальным тропам. Практически без перерывов, с раннего утра до поздней ночи. Но группа выдержала, хотя были и новички-актеры. А что не успели, доснимали уже в интерьере. Ведь фильм у нас не документальный, а, скорее, поэтический, в стилистике театрального декора.

— Но в итоге все трудности себя оправдали?

— В русле мифологической реконструкции выбор древнего города Петры оправдал себя. Мне хотелось погрузиться в древность, и Петра помогла — дала ощущение какой-то фантастической дали. Рискнули, конечно. Ведь Иордания — очень дорогая страна. Приходилось экономить на еде, к тому же самое дорогое там — вода. Таскали с собой не только аппаратуру, но и весь реквизит. Актеры переодевались в пещерах, там же гримировали их, там же обедали. Но все отработали на совесть. И хочется верить, что риск такого погружения в древность и параллели в понимании времени и пространства, жизни и смерти найдут свой отклик у наших зрителей.

Диана Тысымбаева, Астана

Фото Татьяны Шишкиной и Ермека Рустемова